ПЕРЕКРЁСТОК

Юрий Поройков

РАЗЛУКА

Мы не огибаем, мы только проходим,
нам кажется - мы проходим, но мы подошли к концу -
свернулись просторы грядущего,
которые расстилало вокруг себя сердце.
Рене Шар

... И вот, когда он поднялся с земли и увидел, что крылья его сломаны, он понял - больше ему не летать.

Крылья лежали в стороне.

Они были как чужие.

Но если болело, значит, свои?

Небо тоже казалось чужим.

Оно висело над ним - высокое и равнодушное.

Но если он его видел и чувствовал - значит, оно было еще с ним?

Крылья были как чужие.

Чужим казалось небо.

И уходила все дальше и дальше та, которая отняла у него небо и крылья.

Она ушла и исчезла,

словно ее никогда не было.

Но в воздухе плавали слова,

пустые, как мыльные пузыри.

Сквозь них просвечивало солнце.

Он ткнул пальцем в один из них -

пузырь лопнул со звоном,

и в воздухе образовалась круглая дырка,

через которую можно было посмотреть на свое будущее.

Будущее было ужасным -

Там ничего не было.

(Как можно нарисовать пустоту? -

спрашивал он, когда был еще совсем маленьким.

Взрослые пожимали плечами.

"Пустота - это когда ничего нет, -

говорили они. - Вот, как эта белая стена,

видишь, она совсем пустая".

Да? -удивлялся он, - но она же белая!

Значит, пустота - это что-то белое?

Взрослые смеялись: Конечно, нет!

Значит, возражал он, пустота - это когда темно?

Но я же вижу это темное, значит, пустоту можно увидеть.

И, значит, нарисовать?

Взрослые сердились -

такой бестолковый мальчик!)

Теперь он знал - что такое пустота.

Он даже смог бы нарисовать ее.

Он нарисовал бы мыльные пузыри, сквозь которые просвечивает солнце.

Или лучше так:

выдул бы через соломинку

огромный радужный пузырь и ткнул потом в него пальцем.

Палец сразу же стал бы мокрым,

а в том месте, где только что был шар,

образовалась бы дырка в будущее.

Можно нарисовать

и пузырь, и солнце, и даже палец.

Жаль, что нельзя так же просто нарисовать будущее.

Прошлое вот можно:

стоит человек и у него вырастают крылья.

Потом они его поднимают и он начинает летать.

Люди показывают пальцем - какой чудак!

Он еще не знает, как легко падать с такой высоты.

И как больно ударяться о землю.

Они знают, потому и не летают.

И они, наверное, правы.

Когда все говорят одно и то же, правда на их стороне.

И настоящее можно нарисовать.

Ну, хотя бы так:

человек пишет о том, как он летал.

Или о том, как ему хотелось летать.

Или о том, как он увидел, что у него ломаются крылья.

И даже о том, как он их чинит.

Пока человек обо всем этом пишет,

он надеется дожить до будущего,

хотя и не знает еще, что такое - будущее.

Мыльных пузырей много, но стоит ли их все разрушать?

Хватит и одной дырки, чтоб увидеть через нее что-то.

Пусть летят себе, ведь сквозь них просвечивает

солнце, которое одно на всех.

***
Когда она уходила от меня по длинному светлому коридору что-то должно было произойти.

Ну, например, люди должны были перестать суетиться.

Небо - померкнуть.

Милиционер - перестать зевать.

Табло - погаснуть.

Жизнь - остановиться.

Вселенная - рухнуть.

Ничего не произошло.

Уходил, не оглядываясь, человек.

Другой смотрел ему вслед.

Два человека расставались навсегда.

И ничего?

И ничего.

Небо не рухнуло.

Милиционер зевнул в третий раз.

Табло исправно горело.

Вселенная продолжала раскручиваться по спирали.

Нас поделило время:

Ей досталось будущее.

Там, куда она улетела, солнце вставало на 10 часов раньше

Прошлое осталось со мной.

Наполнен тобой до краев.

И надо мною - ты, и вокруг - ты...

А может, мы - это уже я?

А может, любовь - это и есть то самое-самое,

когда невозможно различить где - один и где - другой?

И тогда есть я, ставший тобой,

или ты, ставшая мной.

* * *
Разлука сокращает расстояние:

Лететь некуда и незачем.

Небо, круто изгибаясь, начинается у самых глаз.

Вижу свое отражение - вытянутое эллипсом и сплюснутое.

Зачем мне одному столько неба?

Звезды достались другим.

Ползаю по кругу.

Кричу.

Но голос мой падает рядом,.

как камень, брошенный в потолок.

* * *
"Мелкий дождь веселит листву
и проходит, не называясь".

Так сказал поэт.

Ему было грустно и потому он мне сегодня - брат.

Я его понимаю.

Он увидел в мелком дожде то,

что я увидел в длинном светлом коридоре.

Не грусти, дорогой Рене Шар:

дело не в дожде вовсе, а в листве.

* * *

Хватаюсь за воспоминания, как за соломинку.

Вновь вижу, как ты входишь ко мне:

сначала нечто яркое,

потом сосредоточенное лицо с вопросительными глазами -

как бы отстраненное от этого яркого:

само по себе лицо, сами по себе глаза.

Смотришь поверх меня на стену, как говоришь:

"Вот, пришла, ну и что?"

Яркий цвет пальто ты выбираешь, конечно, бессознательно.

Тебе нравится, чтобы потом, когда твое появление осознали и оценили, больше уже не отвлекались от самого главного - от того, что ты приносишь, как подарок кому-то, а в данном случае мне.

Я так и делал - смотрел на яркое пальто: спасибо, оценил!

И сразу же на твое лицо, твой подарок - каков он сегодня, мне ли?

Хватаюсь за воспоминания как за соломинку.

Но разве удержат?

* * *

Несу счастье свое, как на коромысле.

С одной стороны - радость,

с другой - горечь.

Не расплескать бы, не дать смешаться.

Мои радость и горечь -

вместе.

На одинаковом расстоянии от сердца.

И чем большше пью с одной стороны,

тем тяжелее с другой.

(но разве - пью?

только и подхватил, может, брызги - успел!)

* * *

С планетой что-то происходит.

Планету, возможно, подменили.

Или я случайно заблудился и попал не в ту эпоху?

Неужели этот сквер - тот же?

И эти люди - влюбленные!

Им же нечего сказать друг другу.

Они же умирают в объятиях друг друга - несчастные!

К тому, что ты теряешься во времени и пространстве,

привыкаю постепенно.

Смотрю вслед жизни долгим взглядом

и снова возвращаюсь

к своему, уже на ощупь знакомому горизонту.

Завтра, возможно,

я выпрошу у нее маленькую надежду

и приделаю к ней большие крылья -

летать нельзя, но можно хлопать ими,

разгоняя набежавшие облачка из будущего.

* * *

Кто сказал, что ждать трудно?

Надо только суметь забыть о часах

и научиться пересчитывать секунды тогда,

когда они приходят из ниоткуда и уходят в никуда.

Это очень сложно, но дело не в этом.

Я - научился.

Хочешь, я скажу тебе, сколько прошло секунд

с того мгновения,

когда я видел тебя в последний раз?

Когда ты вернешься,

время не остановится

Оно просто станет часами со стрелками.

* * *

Вечность - это время,

которое нужно, чтобы дождаться твоего письма.

Я подожду.

Многое успеет забыться,

и все-таки что-то останется.

И то, что останется, будет правдой.

Я согласен на вычитание -

пусть у меня вычтут тебя,

останутся стихи о тебе

и наоборот.

Так что, я все-равно ничего не теряю.

Как бы ни вычитали,

ты останешься со мной.

* * *

Когда в окне загорится одинокая звезда,

обманутая расстоянием,

когда дальние деревья

растают в синем полумраке,

когда смоет ветром со стекол

примитивную дневную пыль,

когда смолкнут

быстрые одинокие шаги за окном,

когда я, наконец,

подумаю о себе, как о другом, -

наступит будущее.

И я увижу,

что в нем есть ты, но нет меня....

И это будет будущее, которое уже прошло.

* * *

...И человек,

увидевший, что крылья его сломаны,

и понявший,

что полететь он уже не сможет,

стряхнул с себя пыль,

оглянулся вокруг

и зажмурился вдруг от того,

что небо было голубым и высоким,

и ни облачка не виднелось на нем.

И ему отчаянно захотелось взлететь,

потому что за этим небом

он чувствовал другое -

еще более голубое и высокое,

и беда ли -

сломались старые крылья,

когда на спине,

разрывая кожу,

набухали новые,

и земля уже сама бежала под ноги.

Взмахнуть бы,

оттолкнуться бы,

и туда - вверх! -

сквозь мыльные пузыри -

за солнце! -

к тому далекому небу,

где должно быть другое солнце,

которое тоже одно на всех,

но

каждому светит по-своему.

И пусть люди показывают на него пальцем -

опять летит чудак!

Летит, потому что у него крылья.

Или

потому у него крылья, что он летает.

Потому что иначе он не умеет.

Потому что, когда ему ломают крылья,

он их не чинит,

а отбрасывает.

Он просто знает,

что у него обязательно вырастут новые.

Когда они перестанут расти,

его уже не будет.

Пока он есть, они растут всегда.

Вот только объяснить - как это,

у него не получается, он не умеет.

Ему приходится показывать,

и поэтому, должно быть,

у него часто ломаются крылья.

И он падает

и больно ударяется о землю,

но встает и летит снова.

Такой это счастливый человек,

о котором все говорят,

что он чудак.

Но если человек може нарисовать пустоту,

разве он не заслуживает, чтобы его выслушали?

Тем более, что ему ничего особенного не надо.

Он просто хочет, чтобы его поняли.

Особенно те, которые всегда правы.

Может быть, не стоит молчать?

Может, надо однажды закричать?

Но кто же услышит слабый человеческий голос -

крик с той высоты,

на которую забрался этот чудак

на своих крыльях?

Оставшиеся на земле не услышат.

Такая вот странная история.

А странная история,

потому, наверное,

что родилась однажды ночью

на бумаге, которая лежала рядом с конвертом,

где хранилась

нетающая льдинка-грустинка,

присланная по почте

из далекой холодной страны.

Оттуда, где солнце

встает и заходит раньше на десять часов.

И когда там человек спит,

здесь другой человек уже забыл,

что он видел во сне.

Расходящееся время - несходящиеся сны.

Можно нарисовать такую картину:

Люди бегут навстречу друг другу

и пробегают мимо,

потому что бегут они друг к другу

в разное время.

Но, разве это важно?

Важно, что они все-таки бегут.

И не куда-нибудь, а навстречу друг другу.

Не так ли?

Отдавай всегда больше, чем можешь забрать.
И забудь.
Таков заповедный путь.